Пусть теперь у него голова болит!

Пусть теперь у него голова болит!

Я в последнее время думаю над методом » Пусть теперь у Мойше голова болит». Помните анекдот?

Сара с Абрамом ложатся спать, Абрам вздыхает, крутится, не спит и страдает. Сара не выдерживает и пристает к нему с распросами, в чем дело. Понимаешь, — говорит Абрам, — я должен Мойше сто рублей, срок завтра, а я никак не могу ему отдать. Вот весь извелся, спать не могу. — Ага,- говорит Сара, -погоди минуту. Она стучит в стену и кричит:

— Мойше! Мойше! Ты меня слышишь?

-Слышу, -отвечает Мойше.

-Абрам должен тебе сто рублей? Так вот, он тебе не может их отдать!

Потом поворачивается к Абраму и говорит: Спи, Абрам. Пусть теперь Мойше не спит!

Я когда-то писала про то, что человек часто предпочитает домысливать и страдать, нежели спросить у первоисточника что-то. Нынешний мой метод про вариант этого не-разговаривания.

Представьте, что вы хороший и деликатный человек. И у вас есть кто-то — родитель, подруга, мужчина. И этот человек говорит вам что-то вроде: мы тут купили билет на самолет, приедем, остановимся у тебя на неделю — или- мы вашу кроватку пообещали отдать Семеновым, это наши знакомые — или — мне с тобой хорошо, давай вместе жить, только я категорически не хочу детей.

Не зацикливайтесь на конкретных примерах, у вас их у самих мильон найдется. Общее для них то, что вы не хотите или не можете это делать, у вас были другие планы или вкусы. Поскольку вы человек хороший и деликатный, вы от растерянности не то, чтобы соглашаетесь, но внятно не возражаете и вроде как согласны. Но вас начинают мучать неприятные чувства и вы разрываетесь. Вы боитесь, что если отказать или усомниться, человек будет сильно обижен, вы просчитываете варианты — а если так? — Он пострадает вот так. — А если вот настолько? — Ох! Он уже потратился/пообещал/понадеялся. Вы продумываете, как вы можете ущемить себя поменьше — и тут же продумываете за другого как он пострадает. Вы крутите это в голове, не спите ночью и спрашиваете мнения посторонних людей.

И все это время не вглядываетесь в ситуацию. И не видите ее несимметричности. А если всмотритесь то увидите:

Вы ворочаете в голове варианты для этого человека — как ему получить от вас свое и как вам это устроить, когда у вас другие планы или желания, может ли что-то измениться с ним и нельзя ли на это рассчитывать. — Человек совершенно не тратил время, чтобы обдумывать, удобно ли это вам, не было ли у вас иных планов, что будет, если вы не сможете — он просто делал то, что ему нужно.

Вы принимаете во внимание его тонкую душевную организацию, боитесь и предполагаете, что он обидится, рассердится на вас, оскорбится, если его планы и желания не выполнятся. ( И да, я верю! Почти стопроцентно он страшно разобидится) — При этом он совершенно не заботится, не обидитесь ли вы, не будет ли вам неловко, расстройно от его решения, не начнете ли вы к нему относиться раздраженно, не рассердитесь ли.

И главное! Вы так и крутите у себя в голове свои невозможности, огорчения, осложнения планов, боясь что-то выразить вслух — а человек без всяких рассусоливаний сказал вам как есть, как ему надо и как хочется.

Вглядитесь, вглядитесь в эту несимметричность! Вы боитесь обидеть или потерять человека? А боится ли он того же самого? Принимает ли во внимание ваши планы и чувства?

Скорее всего, даже и не думал.

Так вот, мое предложение вам — поступить как он, вернуть симметричность ситуации и сказать так же просто и твердо ВАШЕ желание или намерение. И пусть теперь у него голова болит! Главное, удержаться и ни в коем случае не начать решать его проблемы. Говорите вашу часть с такой же спокойной уверенностью, как и он — и ничего дальше не предлагайте! Это не ваше дело решать его проблемы, вы уже накрутились этого в голове, достаточно. Пусть все выходы, компромиссы, решения предлагает он, если хочет, конечно. Что бы он ни пытался на вас повесить, делайте это его проблемой.

Просто информируете: я эту неделю провожу с мужем, специально отдыхаем без детей, или — про кроватку у меня не было решения, пусть стоит пока, или — а я точно хочу и заведу себе детей в какое-то время.

И что бы они не говорили — ааа, у нас стоимость билетов не возвращается! — или — но мы же уже пообещали!! — не делать это своей проблемой, не чувствовать вины и пытаться «исправить свой косяк». Продолжайте обсуждать это как их проблему. — Дааа, бывает, если вы заранее не договорились, как же вы так? И что теперь будете делать?

Отслеживайте, чтобы человек не начал решать якобы ваши проблемы: вы можете с мужем следующие праздники провести вдвоем? — А дети пока могут поспать вместе на диване — чтобы получить полное удовлетворение своего желания. Пусть он решает проблему невозможности получения своего и решения этой проблемы — закажет гостиницу или купит кроватку на свои деньги, например:)

Если вам трудно ( а вам будет трудно! — ведь вы же хороший и деликатный человек) — все время вспоминайте симметричность. Сделал ли этот человек сам то, что ожидает от вас? Думал ли о вашем удобстве? О ваших проблемах? О ваших тратах? О вашей возможности обидеться? Если он не боялся вас расстроить, обидеть, нагрузить, потерять ваше хорошее расположение — отчего вы ему это же самое несимметрично должны?

Сделайте как он — с полным уважением к себе и своим желаниям, с полным ощущением права на эти желания и планы расскажите так же внятно, без вызова и извинений вашу сторону.

И пусть теперь у Мойше голова болит.

ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Мастер и Маргарита

вверх над конными статуями гипподрома, лежащего далеко внизу направо, и вдруг в какой-то тошной муке подумал о том, что проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся только два слова: «Повесить его». Изгнать и конвой, уйти из колоннады внутрь дворца, велеть затемнить комнату, повалиться на ложе, потребовать холодной воды, жалобным голосом позвать собаку Банга, пожаловаться ей на гемикранию. И мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове прокуратора.

Он смотрел мутными глазами на арестованного и некоторое время молчал, мучительно вспоминая, зачем на утреннем безжалостном Ершалаимском солнцепеке стоит перед ним арестант с обезображенным побоями лицом, и какие еще никому не нужные вопросы ему придется задавать.

— Левий Матвей? — хриплым голосом спросил больной и закрыл глаза.

— Да, Левий Матвей, — донесся до него высокий, мучающий его голос.

— А вот что ты все-таки говорил про храм толпе на базаре?

Голос отвечавшего, казалось, колол Пилату в висок, был невыразимо мучителен, и этот голос говорил:

— Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее.

— Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?

И тут прокуратор подумал: «О, боги мои! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на суде… Мой ум не служит мне больше…» И опять померещилась ему чаша с темною жидкостью. «Яду мне, яду!»

И вновь он услышал голос:

— Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет.

Секретарь вытаращил глаза на арестанта и не дописал слова.

Пилат поднял мученические глаза на арестанта и увидел, что солнце уже довольно высоко стоит над гипподромом, что луч пробрался в колоннаду и подползает к стоптанным сандалиям Иешуа, что тот сторонится от солнца.

Тут прокуратор поднялся с кресла, сжал голову руками, и на желтоватом его бритом лице выразился ужас. Но он тотчас же подавил его своею волею и вновь опустился в кресло.

Арестант же тем временем продолжал свою речь, но секретарь ничего более не записывал, а только, вытянув шею, как гусь, старался не проронить ни одного слова.

— Ну вот, все и кончилось, — говорил арестованный, благожелательно поглядывая на Пилата, — и я чрезвычайно этому рад. Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком где- нибудь в окрестностях, ну хотя бы в садах на Елеонской горе. Гроза начнется, — арестант повернулся, прищурился на солнце, — позже, к вечеру. Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека.

Секретарь смертельно побледнел и уронил свиток на пол.

— Беда в том, — продолжал никем не останавливаемый связанный, — что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон, — и тут говорящий позволил себе улыбнуться.

Секретарь думал теперь только об одном, верить ли ему ушам своим или не верить. Приходилось верить. Тогда он постарался представить себе, в какую именно причудливую форму выльется гнев вспыльчивого прокуратора при этой неслыханной дерзости арестованного. И этого секретарь представить себе не мог, хотя и хорошо знал прокуратора.

Тогда раздался сорванный, хрипловатый голос прокуратора, по-латыни сказавшего:

— Развяжите ему руки.

Один из конвойных легионеров стукнул копьем, передал его другому, подошел и снял веревки с арестанта. Секретарь поднял свиток, решил пока что ничего не записывать и ничему не удивляться.

— Сознайся, — тихо по-гречески спросил Пилат, — ты великий врач?

— Нет, прокуратор, я не врач, — ответил арестант, с наслаждением потирая измятую и опухшую багровую кисть руки.

Круто, исподлобья Пилат буравил глазами арестанта, и в этих глазах уже не было мути, в них появились всем знакомые искры.

— Я не спросил тебя, — сказал Пилат, — ты, может быть, знаешь и латинский язык?

— Да, знаю, — ответил арестант.

Краска выступила на желтоватых щеках Пилата, и он спросил по-латыни:

— Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?

— Это очень просто, — ответил арестант по-латыни, — ты водил рукой по воздуху, — арестант повторил жест Пилата, — как будто хотел погладить, и губы…

— Да, — сказал Пилат.

Помолчали, потом Пилат задал вопрос по-гречески:

— Итак, ты врач?

— Нет, нет, — живо ответил арестант, — поверь мне, я не врач.

— Ну, хорошо. Если хочешь это держать в тайне, держи. К делу это прямого отношения не имеет. Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить… или поджечь, или каким-либо иным способом уничтожить храм?

— Я, игемон, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве я похож на слабоумного?

— О да, ты не похож на слабоумного, — тихо ответил прокуратор и улыбнулся какой-то страшной улыбкой, — так поклянись, что этого не было.

— Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? — спросил, очень оживившись, развязанный.

— Ну, хотя бы жизнью твоею, — ответил прокуратор, — ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это!

— Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? — спросил арестант, — если это так, ты очень ошибаешься.

Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:

— Я могу перерезать этот волосок.

— И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, — согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?

— Так, так, — улыбнувшись, сказал Пилат, — теперь я не сомневаюсь в том, что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо. Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в Ершалаим через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе приветствия как бы некоему пророку? — тут прокуратор указал на свиток пергамента.

Арестант недоуменно поглядел на прокуратора.

— У меня и осла-то никакого нет, игемон, — сказал он. — Пришел я в Ершалаим точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в Ершалаиме не знал.

— Не знаешь ли ты таких, — продолжал Пилат, не сводя глаз с арестанта, — некоего Дисмаса, другого — Гестаса и третьего — Вар-раввана?

— Этих добрых людей я не знаю, — ответил арестант.

— Правда?

— Правда.

— А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова «добрые люди»? Ты всех, что ли, так называешь?

Анекдот: — Милый, у меня голова болит.